Под крыльцом – Читать Под крыльцом — Аппельт Кэти — Страница 1

Читать Под крыльцом — Аппельт Кэти — Страница 1

Под крыльцом

Сколько времени она шла по лесу? Час? Или два? А может, целый день? Она и сама не знала. Как вообще она оказалась в этом чужом лесу, так далеко от родных мест? Кошка смутно помнила, как её посадили в машину, завели мотор, долго везли куда-то… А потом она очутилась здесь — в незнакомом лесу, под дождём, который лил не переставая и промочил насквозь её пушистую трёхцветную шёрстку. Она всё шла и шла куда-то, осторожно ступая по мягким сосновым иглам, а вокруг слышался лишь монотонный шум дождя.

Приближался вечер. Смеркалось. Она пробиралась сквозь лесную чащу, уходя всё дальше и дальше от разбитой дороги. Конечно, ей было очень страшно. Она вздрагивала от оглушительных раскатов грома, от ослепительных вспышек молний. Её пугала надвигавшаяся темнота. Но не это было самым худшим. Ужаснее всего было одиночество — бездомная кошка, одна-одинёшенька, в чужом, незнакомом лесу.

Её лапки ступали по сосновым иглам, она всё шла, шла куда глаза глядят и вдруг набрела на старую, заброшенную нору. Чей это был дом? Может, рыжей лисицы? Или полосатого скунса? А может, колючего дикобраза? Трудно сказать. Место опустело так давно, что от прежнего хозяина не осталось даже запаха. Кошка очень обрадовалась, обнаружив эту нору в корнях старой ниссы [1]. Здесь можно было переночевать, укрывшись от молний и дождя. Она залезла в неё и, свернувшись клубком, тихонько замурлыкала. Это была колыбельная для её будущих котят: малыши готовились появиться на свет, уютно устроившись в её круглом тёплом брюшке. А старые мудрые деревья шумели всю ночь напролёт, баюкая усталую, промокшую кошку.

Старые мудрые деревья… Чего только не повидали они на своём веку! Вот, например, эта огромная мексиканская сосна. Когда-то она была самым высоким деревом в этом лесу — целых тридцать метров. Её крона задевала облака, а по ночам казалось, что звёзды светят, свисая с её ветвей. Вот такая это была сосна. Потом в неё ударила молния, но и теперь её ствол, расколотый надвое, словно треснувшая колонна, высится возле ручья, которому дали имя Плакучий.

Деревья — хранители преданий. Если бы человек понимал язык клёнов, дубов и вязов, они бы многое могли ему поведать. Например, они рассказали бы о другой грозе, которая бушевала здесь четверть века назад. Тогда свирепый ветер гнул и ломал деревья, ливень превратил лесные ручьи и заболоченную пойму в бурлящие потоки. Кромешную тьму прорезали зигзаги молний, оглушительно грохотал гром. По небу ползли огромные чёрные тучи. Они шли с юга, от берегов Мексиканского залива, на северо-восток, туда, где течёт река Сабина, та самая, что служит границей между двумя штатами — Техасом и Луизианой.

А эта старая тысячелетняя сосна с огромным, неохватным стволом, прямым, словно могучая колонна, припомнила бы о том, как она вздымала свои ветви, приветствуя молнии, дождь и гром, как ливень обрушился на её крону, как быстрые струи стекали вниз по мощному стволу, смывая с него пыль и паутину. Теперь, вспоминая об этом, она грустно покачивала ветвями.

Но тогда, в самый разгар бури, в непроглядной тьме вдруг налетел свирепый ветер, тёмные тучи прорезала ослепительная молния, раздался оглушительный удар грома — кррр-рах! В воздух полетели щепки, послышался треск, и могучее дерево раскололось. Оно было ранено в самое сердце. Трещина прошла ровно посередине, вдоль ствола — от верхушки до самых корней.

Пока её время не пришло. Сосна по-прежнему стоит на берегу ручья. Крона её изрядно поредела. Ветви одна за другой отламываются и падают на землю или в ручей Плакучий, который уносит их вниз по течению, к серебристым водам реки Сабины. Оттуда они плывут дальше на юг, к Мексиканскому заливу.

А ствол так и высится над ручьём — мощный, прямой, полый внутри. Примерно в миле от него в заброшенной норе спит маленькая трёхцветная кошка, спит, свернувшись тёплым клубком. А дождь в лесу всё идёт не переставая.

Меж тем глубоко под землёй, там, где тесно сплелись узловатые корни гигантской сосны, теплилась невидимая, потаённая жизнь. Там, обвитый мощными корнями старого дерева, лежал огромный глиняный горшок, вылепленный искусным мастером много веков назад из той самой красной глины, которой так много на берегах ручья Плакучего. Глиняный горшок с толстыми круглыми боками был сделан для того, чтобы хранить в нём припасы — ягоды, речных раков или чистую питьевую воду, а вовсе не для того, чтобы его погребли под корнями старого дерева вместе с его содержимым — древней таинственной тварью, которая появилась на свет в незапамятные времена. Она была древней этого леса, древней ручья. Она пережила всех своих сородичей. После удара молнии, угодившей в сердце старой сосны, цепкая хватка корней, обвивавших красивый глиняный горшок, становилась всё слабее. Корни постепенно разжимали свои крепкие объятия — день за днём, год за годом.

А она терпеливо ждала. Целую тысячу лет провела она в полусне, свившись в кольцо, в тесной глиняной тюрьме глубоко-глубоко под землёй в чернильно-чёрной тьме под корнями умирающего дерева.

— Ссссс-ко-о-о-о-о-ро, — едва слышно шептала она в кромешной тьме, — на-сссс-та-а-а-нет мой ча-а-а-сссс», — и снова закрывала глаза.

Маленькая трёхцветная кошка проснулась. Её разбудило вовсе не утреннее чириканье птичек, и не первые робкие лучи солнца, выглянувшего из-за облаков, и не шумная возня деловитых белок. Она проснулась оттого, что где-то неподалёку завыла собака. Какие удивительные звуки! Кошке никогда не доводилось слышать такую странную собачью песню. В ней была беспредельная грусть и глубокая нежность. Мелодия скользила по свежей листве, стекала по мокрым веткам, разливалась как молоко в туманном утреннем воздухе. Сколько в ней было боли! И сколько печали! Кошке казалось, что она понимает слова этой песни:

online-knigi.com

Читать онлайн книгу Под крыльцом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Назад к карточке книги

Под крыльцом

1

Самое страшное одиночество – это когда тебя любили, а потом бросили. Так случилось с маленькой трёхцветной кошкой, которую хозяева приютили, а потом взяли и бросили. Просто оставили на обочине дороги. Её семья, её люди, с которыми она жила в тёплом, уютном доме, бросили свою кошку, и она осталась одна в незнакомом лесу среди старых-престарых деревьев, под проливным дождём, от которого её хорошенькая чёрно-бело-рыжая шубка сразу же вымокла.

Сколько времени она шла по лесу? Час? Или два? А может, целый день? Она и сама не знала. Как вообще она оказалась в этом чужом лесу, так далеко от родных мест? Кошка смутно помнила, как её посадили в машину, завели мотор, долго везли куда-то… А потом она очутилась здесь – в незнакомом лесу, под дождём, который лил не переставая и промочил насквозь её пушистую трёхцветную шёрстку. Она всё шла и шла куда-то, осторожно ступая по мягким сосновым иглам, а вокруг слышался лишь монотонный шум дождя.

Приближался вечер. Смеркалось. Она пробиралась сквозь лесную чащу, уходя всё дальше и дальше от разбитой дороги. Конечно, ей было очень страшно. Она вздрагивала от оглушительных раскатов грома, от ослепительных вспышек молний. Её пугала надвигавшаяся темнота. Но не это было самым худшим. Ужаснее всего было одиночество – бездомная кошка, одна-одинёшенька, в чужом, незнакомом лесу.

Её лапки ступали по сосновым иглам, она всё шла, шла куда глаза глядят и вдруг набрела на старую, заброшенную нору. Чей это был дом? Может, рыжей лисицы? Или полосатого скунса? А может, колючего дикобраза? Трудно сказать. Место опустело так давно, что от прежнего хозяина не осталось даже запаха. Кошка очень обрадовалась, обнаружив эту нору в корнях старой ниссы1
Нисса – род лиственных деревьев семейства ниссовых; растёт на заболоченных территориях от южной части штата Нью-Джерси до Флориды и Луизианы.

[Закрыть]. Здесь можно было переночевать, укрывшись от молний и дождя. Она залезла в неё и, свернувшись клубком, тихонько замурлыкала. Это была колыбельная для её будущих котят: малыши готовились появиться на свет, уютно устроившись в её круглом тёплом брюшке. А старые мудрые деревья шумели всю ночь напролёт, баюкая усталую, промокшую кошку.

2

Старые мудрые деревья… Чего только не повидали они на своём веку! Вот, например, эта огромная мексиканская сосна. Когда-то она была самым высоким деревом в этом лесу – целых тридцать метров. Её крона задевала облака, а по ночам казалось, что звёзды светят, свисая с её ветвей. Вот такая это была сосна. Потом в неё ударила молния, но и теперь её ствол, расколотый надвое, словно треснувшая колонна, высится возле ручья, которому дали имя Плакучий.

Деревья – хранители преданий. Если бы человек понимал язык клёнов, дубов и вязов, они бы многое могли ему поведать. Например, они рассказали бы о другой грозе, которая бушевала здесь четверть века назад. Тогда свирепый ветер гнул и ломал деревья, ливень превратил лесные ручьи и заболоченную пойму в бурлящие потоки. Кромешную тьму прорезали зигзаги молний, оглушительно грохотал гром. По небу ползли огромные чёрные тучи. Они шли с юга, от берегов Мексиканского залива, на северо-восток, туда, где течёт река Сабина, та самая, что служит границей между двумя штатами – Техасом и Луизианой.

Но тогда, в самый разгар бури, в непроглядной тьме вдруг налетел свирепый ветер, тёмные тучи прорезала ослепительная молния, раздался оглушительный удар грома – кррр-рах! В воздух полетели щепки, послышался треск, и могучее дерево раскололось. Оно было ранено в самое сердце. Трещина прошла ровно посередине, вдоль ствола – от верхушки до самых корней.

А ствол так и высится над ручьём – мощный, прямой, полый внутри. Примерно в миле от него в заброшенной норе спит маленькая трёхцветная кошка, спит, свернувшись тёплым клубком. А дождь в лесу всё идёт не переставая.

3

Меж тем глубоко под землёй, там, где тесно сплелись узловатые корни гигантской сосны, теплилась невидимая, потаённая жизнь. Там, обвитый мощными корнями старого дерева, лежал огромный глиняный горшок, вылепленный искусным мастером много веков назад из той самой красной глины, которой так много на берегах ручья Плакучего. Глиняный горшок с толстыми круглыми боками был сделан для того, чтобы хранить в нём припасы – ягоды, речных раков или чистую питьевую воду, а вовсе не для того, чтобы его погребли под корнями старого дерева вместе с его содержимым – древней таинственной тварью, которая появилась на свет в незапамятные времена. Она была древней этого леса, древней ручья. Она пережила всех своих сородичей. После удара молнии, угодившей в сердце старой сосны, цепкая хватка корней, обвивавших красивый глиняный горшок, становилась всё слабее. Корни постепенно разжимали свои крепкие объятия – день за днём, год за годом.

– Ссссс-ко-о-о-о-о-ро, – едва слышно шептала она в кромешной тьме, – на-сссс-та-а-а-нет мой ча-а-а-сссс», – и снова закрывала глаза.

4

Опять один, один весь день, и никому не ну-у-ужен.
Совсем один, на целый день, и никому не ну-у-у жен.
Ночами ноет в сердце боль, а утром ещё ху-у-уже.

Натёрла шею цепь, так что ни лечь, ни сесть.
Проснулся рано поутру, весь день ни лечь, ни сесть.
Кишки от голода свело, ну кто мне даст поесть?

Пусть дождик плачет под окном, я плакать не могу-у-у,
Дождь снова плачет под окном, а я вот не могу-у-у.
Прошу, снимите эту цепь – ведь я не убегу-у-у!

Я стар, я хром, но не держу на этот мир я злости.
Я стар и болен, но, ей-ей, в душе моей нет злости.
Ну неужели для меня не сыщется хоть кости?
Неужто нет для старика хотя бы голой кости?

Кошка чутко повела ушами, стараясь угадать, с какой стороны раздаётся этот собачий блюз. Потом, осторожно ступая, она двинулась вслед за печальной мелодией в глубину соснового бора. Всё дальше и дальше от дороги. Всё дальше от старой, заброшенной норы. Всё дальше от людей, что бросили её здесь одну, с круглым животиком, в котором сладко спали пока не родившиеся котята. Она шла на звук собачьего блюза.

5

Собаки и кошки всегда были врагами. Так повелось с незапамятных времён. Однако трёхцветная кошка совсем не боялась пса, который пел тоскливый блюз – ведь в звуках его песни было столько нежности и печали. Но, подойдя к месту, откуда раздавалась мелодия, она вдруг поняла: здесь всё не так. Не так, как надо.

Она остановилась.

Прямо перед ней стоял обшарпанный, покосившийся дом. Штукатурка на нём облупилась, стены в грязных потёках. Дом скособочился на одну сторону, словно стоптанный башмак, завязший в липкой грязи. Треснувшие, немытые окна. Рядом с домом стоял старый ржавый грузовичок-пикап, а под ним – тёмная лужа машинного масла. Кошка принюхалась: нет, определённо всё здесь не так. В воздухе стоял тяжёлый запах старых костей, тухлой рыбы и звериных шкур. Шкуры висели над крыльцом, словно драные занавески.

Нет, всё здесь не так.

Скорей назад! Прочь отсюда! Бежать без оглядки!

В горле стоял комок. А может, она просто ошиблась? Может, пришла не туда? Не той тропинкой? Ведь в лесу все тропинки похожи. И вдруг котята шевельнулись у неё в животе. Нет, им нельзя оставаться здесь, в этом неправильном месте.

Кошка уже повернула назад, когда снова послышался печальный блюз. Грустные звуки задрожали в воздухе – те самые, что так влекли её сюда. Котята снова шевельнулись, словно и они услышали эту жалобную песню. Кошка подошла поближе к покосившемуся дому и ступила на заросшую высокой травой лужайку. Она навострила ушки и, следуя за мелодией, заглянула за угол – туда, откуда лилась тоскливая собачья песня.

Пусть дождик плачет под окном, я плакать не могу-у-у,
Дождь снова плачет под окном, а я вот не могу-у-у.
Прошу, снимите эту цепь – ведь я не убегу-у-у!

Я стар, я хром, но не держу на этот мир я злости.
Я стар и болен, но, ей-ей, в душе моей нет злости.,
Ну неужели для меня не сыщется хоть кости?
Неужто нет для старика хотя бы голой кости?

Кошка отлично понимала, что пёс просит вовсе не о том, чтобы ему дали кость. Ему нужна не кость, а совсем другое. Ещё шажок, другой… Вот она обогнула угол дома. А вот и он – сидит на цепи, привязанный к заднему крыльцу. Глаза закрыты, голова откинута назад, а из глотки рвётся жалобный стон. Собачий плач.

Кошке положено бояться собак. Завидев собаку, она должна тут же броситься наутёк или вскарабкаться на ближайшее дерево. Но вместо этого трёхцветная кошка подошла прямо к плачущему псу и потёрлась о его передние лапы. Она знала, о чём он просит в своей песне. Она бы спела точно такую же, если бы могла петь.

И вот она здесь, рядом с ним.

А он рядом с ней.

Рейнджер.

6

Ударить может не только молния. Четверть века назад, в те времена, когда в лесу грозой раскололо ствол старой мексиканской сосны, в городе Хьюстоне жил мальчик. Мальчик, который вырос в южном квартале города, на грязных улицах портового района возле морского канала, который ведёт к Мексиканскому заливу.

Мальчик вырос в трущобах большого города и с детства привык к грязи и темноте, к огромным серым портовым крысам, шнырявшим по причалу. Однажды он поймал такую серую крысу. Он оставил её в ловушке, спрятав в укромном месте, и каждый день приходил взглянуть, как она медленно умирает от голода и жажды. Он смотрел, как она мечется в своей крохотной тюрьме, как яростно царапает стенки крысоловки. Как она сходит с ума от голода и отчаяния.

Отец мальчика работал грузчиком в порту. Это был сильный мужчина с широкими, могучими плечами. Целыми днями он грузил корабли, а по выходным шёл в бар возле морского канала, где собирались матросы и докеры – сильные и грубые мужчины. Они пили обжигающую русскую водку и горький английский джин, а потом, покачиваясь, брели домой, унося в душе злобу, обжигающую, как водка, и отчаяние, горькое, как джин.

Мальчик с пелёнок привык презирать доброту. Даже доброту своей матери, которая так любила птичек и цветы.

Когда однажды она покинула мальчика и его отца, полного обжигающей злобы и горького отчаяния, мальчик даже не тосковал по ней – по своей молчаливой, робкой матери, которая разбила возле их дома маленький садик и повесила кормушку для птиц. Как-то ночью мальчик насыпал в эту кормушку крысиного яда. А утром он увидел, как мать, стоя у кормушки, держит в руках мёртвого красногрудого кардинала. У птички были такие ярко-алые пёрышки, что казалось, будто она вся в крови. И мальчик засмеялся. Он смеялся над мёртвой птичкой, над матерью, над тем, как красные пёрышки падали сквозь её пальцы, словно капельки крови. Тогда он видел свою мать в последний раз.

Это был жестокий мальчик. Мальчик, выросший в грязи и в темноте.

Мальчик, у которого когда-то было настоящее имя, данное ему при рождении. Мальчик, которого отец однажды в припадке пьяной злобы ударил кулаком по лицу и сломал ему детские, хрупкие кости. Боль ослепила мальчика, но он стерпел её молча. Тогда отец ударил его снова. А потом повалился на пол и уснул тяжёлым пьяным сном.

Любой другой ребёнок испугался бы и заплакал. Он бы стоял возле жестокого отца, всхлипывая от боли и обиды. Но только не этот мальчик. В грязном, обшарпанном доме, где прошло его детство, мальчик скрипел зубами от ярости. Ненависть, словно холодный пот, струилась по позвоночнику, из угла рта стекала тонкая струйка крови.

Он молча снял со стены отцовское ружьё и шагнул за порог прямо в ночь. Он шёл по тёмным, грязным улицам южного Хьюстона, сжимая ружьё. Его лицо было изувечено: разбитый нос, заплывший глаз, свёрнутая скула, челюсть, сломанная так, что нельзя было закрыть рот. Он прошёл мимо доков, миновал пришвартованные в порту корабли под флагами разных стран – Индии, Австрии, Либерии, что привезли сюда карри и красный перец, обезьянок, пойманных в джунглях, и терпкое красное вино в крепких дубовых бочонках. Позади остались склады и пакгаузы – унылые серые бетонные здания – и убогие развалюхи, которых так много на улицах южного Хьюстона. Лицо мальчика горело от боли и ярости. Он шёл всё дальше. Мимо кораблей, мимо заводов и верфей, к заболоченной пойме, к илистой протоке, куда город сливал грязные сточные воды. Вперёд, всё дальше в глубину тёмного леса, где деревья растут так густо, что их кроны застилают небо. Чтобы ни один луч проклятого солнца не упал ненароком на его изуродованное лицо. Этот мальчик привык к темноте. Пешком он прошёл триста миль. Триста миль к северу от Хьюстона. И исчез в лесной чаще, навеки расставшись со своим именем, нацарапав его на прощание на коре столетнего дуба. Он ушёл прочь, не оглянувшись, и никогда больше не вспоминал этого имени, которое при рождении дали ему мать и отец.

Молния ударила в дерево. Отец ударил сына, и мальчик пустился в бега. Мальчик, чьё изувеченное лицо теперь напоминало морду барракуды – диковинной рыбы, которая живёт на земле с древних времён. Она и поныне обитает в Мексиканском заливе, заплывая порой в илистую протоку, вдоль которой тянется заболоченная пойма. Барракуда, или морская щука, – самая коварная и злопамятная из всего рыбьего племени. С зубами острыми как бритва, стальной хваткой и немигающими глазами. Она терпеливо поджидает жертву, затаившись в мутной, тинистой воде.

В этих краях повзрослевший мальчик, затаивший в душе обжигающую злобу и горькое отчаяние, получил прозвище Барракуда. Четверть века старая мексиканская сосна умирала на берегу ручья Плакучего, роняя в него ветви, которые плыли на юг, к далёкому тёплому морю. Четверть века Барракуда бродил по лесной чаще и плавал на пироге по илистой протоке вдоль заболоченной поймы, под сенью гибких ракит, плакучих ив и дрожащих осин. За четверть века размягчилась крепкая сердцевина старой сосны, но ничуть не смягчился жестокий нрав Барракуды. Не приведи Бог встать на его пути. Не приведи Бог!

7

Сначала пёс очень удивился. Что здесь делает кошка? Откуда она взялась? Как решилась подойти к дому? Он знал, что в лесу водятся кошки, и порой краем глаза видел их тени между деревьев. Но ни одна из них ни разу не заходила во двор, и, уж конечно, ни одна не посмела бы переступить шестиметровый круг. Шесть метров – такой длины была его цепь. Он честно исполнял свои обязанности. Он всех предупреждал: «Не подходите! Сюда нельзя!» И лесные жители держались в стороне – еноты, опоссумы, проползавшие мимо змеи. Сюда нельзя! И вот сейчас перед ним стояла кошка, которая взяла и подошла прямо к нему.

Он посмотрел на маленькую трёхцветную кошку, услышал её мурлыканье и вдруг всё понял. Она появилась, чтобы скрасить его одиночество. Она смело подошла к нему и потёрлась о его сильные передние лапы. Потом встала на задние лапки и, лизнув его длинные шелковистые уши, нежно дотронулась до его носа своим маленьким розовым носиком. Сколько долгих лет он провёл здесь, в этом медвежьем углу, сидя на цепи, ни разу не покинув свой пост! И только она одна смогла разгадать, о чём была его песня.

8

Весь юго-восток Техаса покрыт влажными хвойными лесами. Сделаешь шаг – и след сразу заполняется водой. Поднимешь голову, чтобы взглянуть на небо, а его почти не видно – только маленькие просветы, словно голубые лоскуты, между древними кронами. Заповедные, потаённые места, где обитают диковинные существа.

Ступать здесь надо осторожно. На каждом шагу – заросшие речные поймы, топкие болотца, то здесь, то там блестит озерцо, в которое стекаются быстрые ручьи. В высокой траве возле воды немало ядовитых гадов – гремучих змей, гадюк, коралловых змей. Есть и неядовитые змеи, но их тоже стоит остерегаться.

В этих краях обитают черепахи – каймановые, коробчатые, горбатые, живущие сотню лет, а то и больше. Громкое кваканье огромных лягушек заглушает потрескивание сосен. В илистой воде прячутся усатые речные раки.

Властелин этих болотистых мест – аллигатор. Обычно он плавает у самой поверхности, но заметить его нелегко. Он такого же цвета, как эта грязно-бурая вода, а спина его похожа на сучковатое бревно.

Аллигаторы никого и ничего не боятся. Особенно те, что обитают в Большой песчаной пойме, неподалёку от ручья Плакучего. Пойма тянется вдоль илистой протоки – широкого рукава реки, которая течёт в самом сердце этих заброшенных лесов. Ниже по течению находится овраг. Здесь от широкой протоки отделяется её младшая сестра – узкая, короткая протока, стекающая по склону оврага. Вокруг неё образовалась Малая песчаная пойма. Узкая протока, описав полукруг, снова сливается со своей старшей сестрой на полпути к реке Сабине. А между ними – сплошные болота, трясины и зыбучие пески.

Проклятые, гиблые места. Не вздумай отправиться в те края, на земли между Большой песчаной поймой и её младшей сестрой, Малой песчаной поймой. Лучше не ступать на их предательскую почву, не слушать их коварного зова. Если хочешь остаться в живых, держись подальше от песчаных сестёр.

9

Впервые Барракуда увидел это чудище, когда плыл на своей утлой пироге по илистой протоке вдоль Большой песчаной поймы. Барракуда убивал животных и сдирал с них шкуры. Он охотился на бобров, лис, зайцев, скунсов, опоссумов. Но больше всего на свете он хотел убить аллигатора. На брюхе у этих рептилий мягкая, нежная кожа, а ещё у них жёлтые немигающие глаза. Глаза, которые смотрят на тебя в упор. Когда Барракуда смотрел в глаза других животных, он всегда видел в них страх. Но аллигатор – совсем другое дело. Аллигаторы никого и ничего не боятся. Никого и ничего – в целом мире.

Барракуда убивал кабанов, оленей и енотов. Он убивал их каждый день, и это было неинтересно. То ли дело – охота на аллигатора!

Был предрассветный час, и первые солнечные лучи робко пробивались сквозь утренний туман, освещая верхушки громадных деревьев. Было прохладно и так влажно, что впору было дышать жабрами, но Барракуда всё-таки был не рыба, а человек. Он с трудом глотал воздух, сырость обволакивала тело, словно клейкая плёнка. Ранним туманным утром, когда в лесу, словно патока, разливалась липкая, влажная тишина, Барракуда плыл в своей пироге, отталкиваясь длинным шестом. На носу лодки горела керосиновая лампа. Добравшись до Малой песчаной поймы, он оглянулся и потёр глаза: действительно он видел это или ему померещилось? Всю ночь он пил обжигающий ром, и перед глазами у него до сих пор стояла пелена. Это была длинная, тёмная ночь. Бесконечная, одинокая ночь.

– Нет, не может быть! – пробормотал он. – Такие большие аллигаторы водятся только в Африке.

Он схватил керосиновую лампу и, подняв её, стал всматриваться в мутную воду. Но разглядеть сумел только две воронки, которые плавно кружились на тёмной поверхности, образуя пузыри и белёсую пену. Человек пожал плечами и снова опустил в воду шест.

Какая-то мысль продолжала тревожить его. Он озабоченно покачал головой. Эти странные воронки… Они возникают, только если в воду быстро погружается что-то тяжёлое и огромное. Расстояние между воронками было никак не меньше тридцати метров. Что же это такое? Гигантская тварь или старое бревно, опустившееся на илистое дно протоки?

Барракуда внезапно почувствовал, как по телу пробежали мурашки. Кровь бешено пульсировала в сонной артерии.

«У-у-у-ва-же-е-е-ние-е-е!» – гудело в густом, влажном воздухе.

Слово «уважение» впивалось ему в уши, словно тысячи голодных москитов.

Он вытер пот со лба, зачерпнул воды и плеснул на лицо. Но это не помогло. Он никак не мог избавиться от слова, которое преследовало его. Теперь оно вертелось на самом кончике языка. Так и хотелось выкрикнуть: «Уважение!» Но Барракуда крепче стиснул зубы и, с трудом проглотив гулкое слово, облизал сухие губы.

«Уважение»… Ну, разумеется! Только безумец не испытывает ни уважения, ни страха перед лицом такой твари. «Уважение»… Это слово было для него непривычно. Так же как незнакомо ему было и само это чувство – почтения, благоговения перед другим человеком, перед живой тварью или перед самой природой. «Уважение»… Он чувствовал, как слово тяжело ворочается у него в животе, словно проглоченная живьём добыча. Мрачная улыбка вдруг исказила изувеченное лицо Барракуды. Уважение. Добыча. Он добудет эту тварь. Любой ценой.

Он двинулся дальше, помогая себе шестом. Туман постепенно рассеивался, утренняя свежесть уступала место летнему теплу.

«Я ещё вернусь», – мысленно произнёс Барракуда.

Вскоре он был уже возле своего покосившегося дома.

– Я вернусь! – повторил он уже вслух, громко и решительно, так что это прозвучало как твёрдое обещание. Как клятва. Он подкрепил её, с силой ткнув шестом в тёмный прибрежный ил.

Человек состоит из крошечных клеточек. Бесчисленных клеточек, которые все вместе образуют кровь, кожу, кости. Но клеточки – это всего лишь тело. Телом движут желания. Желания Барракуды были просты – еда и питьё, чтобы утолить голод и жажду; одежда и кров, чтобы защититься от холода и непогоды. А ещё ему нужна бутылка с каким-нибудь обжигающим напитком – джином, водкой или ромом, чтобы побыстрее миновала долгая, тёмная, одинокая ночь и настало ясное, солнечное утро.

Однако на этот раз, подплывая на лодке к своему покосившемуся дому, он чувствовал, что каждая клеточка его тела жаждет чего-то нового, прежде неведомого. Уважение! Он жаждал уважения. Это было незнакомое, но страстное желание. Оно пронизало его целиком, просочилось под кожу, дошло до самого нутра. Оно сосало у него под ложечкой и было похоже на боль. Но Барракуде нравилась эта боль. Он ни за что не согласился бы расстаться с ней.

Он добудет эту гигантскую тварь. Царя-аллигатора. Добудет или погибнет. Барракуда ещё раз ткнул шестом в илистое дно протоки. Небо нахмурилось. Начинался дождь.

10

Рейнджер. Так звали старого гончего пса. Он сразу полюбил маленькую трёхцветную кошку и честно постарался предупредить её об опасности. Он указал на шкуры лис, ондатр и норок, прибитые к перилам, на кожи гремучих змей и крокодилов, сложенные на ступеньках. Хозяином гончего пса был Барракуда. Это он посадил Рейнджера на цепь.

– Если только он увидит тебя… – оглянувшись, начал Рейнджер, но так и не смог договорить.

Барракуда безжалостен. К тому же у него есть ружьё, с которым он не расстаётся. Ружьё, которое стреляет.

Рейнджер отлично знал, что такое ружьё. Когда-то давно (пёс уже не помнил, сколько лет прошло с тех пор) он ходил на охоту с Барракудой. Он бежал рядом с хозяином, который стрелял в енотов и белохвостых оленей. А потом наступила та ужасная ночь, когда Рейнджер загнал рысь – большую дикую кошку с горящими жёлтыми глазами. Он запел свою победную песнь, но как только хозяин взял зверя на мушку, пёс вдруг почувствовал неладное. Он отпрянул от рыси, и в тот же миг грянул выстрел. Барракуда промахнулся – пуля попала в Рейнджера.

Человеку даже в голову не пришло пожалеть пса или попытаться ему помочь. Он злобно пнул раненую собаку кованым сапогом, прорычал: «Глупый пёс!» – и не оглядываясь зашагал к дому. Рейнджер, хромая, поплёлся за ним. Потом Барракуда посадил его на цепь и сделал сторожем, который должен был лаять, если дикие звери подходили слишком близко к дому. Так Рейнджер превратился из охотничьей собаки в цепного пса, который не мог отойти от крыльца дальше чем на шесть метров.

Рана его в конце концов затянулась, но пуля так и осталась в лапе, и каждый день боль напоминала о ней. Но страшнее пули была цепь, которая приковала его к крыльцу покосившегося дома. Приковала к жестокому хозяину.

Рейнджер знал: кошка обречена. Если она попадётся в руки Барракуде, он пристрелит её из своего старого ружья – просто так, ради забавы. Или сделает из неё приманку для охоты на аллигатора – привяжет к дереву, что растёт на заболоченном берегу песчаной поймы у кромки воды, где, невидимые глазу, плавают аллигаторы, и они одним махом перекусят пополам маленькую кошку. Барракуда способен на всё.

– Но мне некуда идти, – сказала трёхцветная кошка.

Рейнджер понимал, что должен уговорить её бежать отсюда, но был не в силах расстаться с ней. Неужели он снова останется здесь в полном одиночестве с цепью на шее? Нет, только не это! Он затряс головой так, что его длинные уши зашлёпали по шее.

– Хорошо, оставайся. Только держись от Барракуды подальше.

И они вдвоём залезли под крыльцо. Там было тепло и уютно. Там они были в безопасности. В спасительной темноте. Под крыльцом.

Стоит подуть лёгкому ветерку, и деревья в лесу начинают петь. Если прислушаться, можно разобрать слова их песни. В этот час на ветру раздавались голоса рябины, клёна и можжевельника. Они пели о старом чистокровном гончем псе, посаженном на цепь. Все эти годы они наблюдали за ним, слушали его тоскливый блюз. И если бы Рейнджер понимал язык деревьев, он узнал бы, что деревья поют о том, как он встретил друга.

11

Тридцатиметровый аллигатор. Очень много времени должно пройти, пока аллигатор дорастёт до такой длины. В этих заброшенных лесах годы текут один за другим, но никто не ведёт счёт времени. Никто, кроме деревьев. Если спросить их, то они, может быть, поведали бы, сколько веков миновало с тех пор, как из белого кожистого яйца вылупился на свет крохотный крокодильчик. Он был слабый и беспомощный, не больше мизинца, и легко мог достаться на обед ястребу, орлану или белой цапле. Или его мог проглотить взрослый аллигатор. Так и случилось с некоторыми его братиками и сестричками. Но этот крокодильчик от рождения был ловким и хитрым. Он быстро научился прятаться в разных подводных укрытиях – под камнями, в тёмных пещерах. Он прятался среди грязного ила в самых укромных уголках подальше от острых клювов и хищных зубов, подальше от цапель, журавлей, щук и взрослых аллигаторов.

Он прятался от своих сородичей, даже от собственных родителей. Пока он был малышом, он кормился разными мелкими насекомыми – жуками, комарами, стрекозами, садившимися на поверхность воды. Потом он начал охотиться на мальков и головастиков. Шли годы, крокодильчик становился всё больше, и всё крупнее становилась его добыча. Теперь он охотился не только в воде, но и на мягкой болотистой почве речной поймы. Когда он неподвижно лежал на берегу, его толстую коричнево-зелёную кожу было невозможно отличить от бурой грязи и тёмного ила. Вскоре он начал лакомиться кроликами и белками, норками и бобрами.

У него были железная выдержка и острое обоняние. Он легко мог учуять слабое или раненое животное. Тогда он терпеливо поджидал жертву, загонял её в ловушку и приканчивал. Животное погибало сразу: схватив жертву, он тут же перекусывал ей шею, тащил в мутную воду, на самое дно, и прятал в укромное место. Через пару дней, когда тело пропитывалось водой и илом, Царь-аллигатор поедал свои припасы. Потом он всплывал к поверхности, похожий на громадное бурое бревно, и дремал, переваривая свой обед. А проголодавшись, снова начинал охоту.

Его добычей мог стать любой беспечный обитатель здешних мест – длиннорогий олень, дикая свинья-пекари, рыжая лисица. Он поедал всё без разбора. Он умел искусно маскироваться, мог часами лежать без движения, поджидая жертву, ловко избегал опасных участков – болотной трясины и зыбучих песков. Ему часто доводилось видеть, как животных засасывало в страшную бездну. Лишь немногим удалось вырваться оттуда. Но ещё никому не удалось спастись от его мощных челюстей и острых, словно клинки, зубов. Никому.

«Разве аллигатор может прожить тысячу лет?» – спросите вы. А почему нет? Тысячу лет и даже больше. В этих тёмных, непроходимых, безлюдных лесах есть и другие древние существа. Такие же древние, как Царь-аллигатор.

А может, и ещё древнее. В лесу есть деревья, которые растут там с незапамятных времён. Они знают, откуда взялись все остальные растения и звери. Если дерево может прожить тысячу лет и даже больше, почему же не может аллигатор?

До тех пор пока Барракуда не выследил его, почти никто не знал, что среди зыбучих песков и топей, между Большой песчаной поймой и её младшей сестрой, в своём тайном логове скрывается Царь-аллигатор. Знали о нём только другие аллигаторы, да старые деревья, да птицы, пролетавшие над этими гиблыми местами.

И ещё одна древняя тварь. Та, что сидела в темнице. В большом глиняном горшке под корнями огромной умирающей мексиканской сосны.

Подплыв к берегу, Царь-аллигатор прикрыл свои золотисто-жёлтые глаза и прошептал:

– Ссссе-ссст-ра-а-а… Сссс-ко-ро на-сссс-та-нет твой часссс… – и бесшумно опустился на дно, скрывшись под мутной, грязно-бурой водой.

И снова Праматерь осталась одна в кромешной тьме. Царь-аллигатор жил на земле уже тысячу лет. Но она, пленница глиняной тюрьмы, была старше его. Намного, намного старше.

Назад к карточке книги «Под крыльцом»

itexts.net

Под крыльцом — Кэти Аппельт

Подробности: Категория: Зарубежные писатели

Страница 1 из 28

Под крыльцом (повесть)

Самое страшное одиночество — это когда тебя любили, а потом бросили. Так случилось с маленькой трёхцветной кошкой, которую хозяева приютили, а потом взяли и бросили. Просто оставили на обочине дороги. Её семья, её люди, с которыми она жила в тёплом, уютном доме, бросили свою кошку, и она осталась одна в незнакомом лесу среди старых-престарых деревьев, под проливным дождём, от которого её хорошенькая чёрно-бело-рыжая шубка сразу же вымокла.
Сколько времени она шла по лесу? Час? Или два? А может, целый день? Она и сама не знала. Как вообще она оказалась в этом чужом лесу, так далеко от родных мест? Кошка смутно помнила, как её посадили в машину, завели мотор, долго везли куда-то… А потом она очутилась здесь — в незнакомом лесу, под дождём, который лил не переставая и промочил насквозь её пушистую трёхцветную шёрстку. Она всё шла и шла куда-то, осторожно ступая по мягким сосновым иглам, а вокруг слышался лишь монотонный шум дождя.
Приближался вечер. Смеркалось. Она пробиралась сквозь лесную чащу, уходя всё дальше и дальше от разбитой дороги. Конечно, ей было очень страшно. Она вздрагивала от оглушительных раскатов грома, от ослепительных вспышек молний. Её пугала надвигавшаяся темнота. Но не это было самым худшим. Ужаснее всего было одиночество — бездомная кошка, одна-одинёшенька, в чужом, незнакомом лесу.
Её лапки ступали по сосновым иглам, она всё шла, шла куда глаза глядят и вдруг набрела на старую, заброшенную нору. Чей это был дом? Может, рыжей лисицы? Или полосатого скунса? А может, колючего дикобраза? Трудно сказать. Место опустело так давно, что от прежнего хозяина не осталось даже запаха. Кошка очень обрадовалась, обнаружив эту нору в корнях старой ниссы [Нисса — род лиственных деревьев семейства ниссовых; растёт на заболоченных территориях от южной части штата Нью-Джерси до Флориды и Луизианы.]. Здесь можно было переночевать, укрывшись от молний и дождя. Она залезла в неё и, свернувшись клубком, тихонько замурлыкала. Это была колыбельная для её будущих котят: малыши готовились появиться на свет, уютно устроившись в её круглом тёплом брюшке. А старые мудрые деревья шумели всю ночь напролёт, баюкая усталую, промокшую кошку.

2
Старые мудрые деревья… Чего только не повидали они на своём веку! Вот, например, эта огромная мексиканская сосна. Когда-то она была самым высоким деревом в этом лесу — целых тридцать метров. Её крона задевала облака, а по ночам казалось, что звёзды светят, свисая с её ветвей. Вот такая это была сосна. Потом в неё ударила молния, но и теперь её ствол, расколотый надвое, словно треснувшая колонна, высится возле ручья, которому дали имя Плакучий.
Деревья — хранители преданий. Если бы человек понимал язык клёнов, дубов и вязов, они бы многое могли ему поведать. Например, они рассказали бы о другой грозе, которая бушевала здесь четверть века назад. Тогда свирепый ветер гнул и ломал деревья, ливень превратил лесные ручьи и заболоченную пойму в бурлящие потоки. Кромешную тьму прорезали зигзаги молний, оглушительно грохотал гром. По небу ползли огромные чёрные тучи. Они шли с юга, от берегов Мексиканского залива, на северо-восток, туда, где течёт река Сабина, та самая, что служит границей между двумя штатами — Техасом и Луизианой.
А эта старая тысячелетняя сосна с огромным, неохватным стволом, прямым, словно могучая колонна, припомнила бы о том, как она вздымала свои ветви, приветствуя молнии, дождь и гром, как ливень обрушился на её крону, как быстрые струи стекали вниз по мощному стволу, смывая с него пыль и паутину. Теперь, вспоминая об этом, она грустно покачивала ветвями.
Но тогда, в самый разгар бури, в непроглядной тьме вдруг налетел свирепый ветер, тёмные тучи прорезала ослепительная молния, раздался оглушительный удар грома — кррр-рах! В воздух полетели щепки, послышался треск, и могучее дерево раскололось. Оно было ранено в самое сердце. Трещина прошла ровно посередине, вдоль ствола — от верхушки до самых корней.

У старого-старого дерева, такого, как эта сосна, очень крепкая сердцевина. Но разве устоит она против миллиардов вольт небесного электричества? Задрожала сосна. Золотистые искры посыпались с её ветвей на мокрую землю. А потом сосна замерла. Дерево поменьше от такого удара упало бы как подкошенное или его вырвало бы с корнями, подняло в воздух и швырнуло оземь. Но эта сосна, огромная мексиканская сосна, устояла. Корни её глубоко ушли во влажный глинистый берег. Дерево гордо возвышалось у ручья, над его кроной шли грозовые сине-серые тучи, а по стволу струилась, словно кровь, горячая смола. Она текла из развёрстой раны, которая темнела в могучем стволе на высоте двадцати метров от земли. Старое дерево выдержало удар. Оно не рухнуло на землю, не упало в ручей, перегородив воду, словно плотина. Этому ещё суждено когда-нибудь случиться. Когда-нибудь, но не в ту далёкую бурную ночь.
Пока её время не пришло. Сосна по-прежнему стоит на берегу ручья. Крона её изрядно поредела. Ветви одна за другой отламываются и падают на землю или в ручей Плакучий, который уносит их вниз по течению, к серебристым водам реки Сабины. Оттуда они плывут дальше на юг, к Мексиканскому заливу.
А ствол так и высится над ручьём — мощный, прямой, полый внутри. Примерно в миле от него в заброшенной норе спит маленькая трёхцветная кошка, спит, свернувшись тёплым клубком. А дождь в лесу всё идёт не переставая.

3
Меж тем глубоко под землёй, там, где тесно сплелись узловатые корни гигантской сосны, теплилась невидимая, потаённая жизнь. Там, обвитый мощными корнями старого дерева, лежал огромный глиняный горшок, вылепленный искусным мастером много веков назад из той самой красной глины, которой так много на берегах ручья Плакучего. Глиняный горшок с толстыми круглыми боками был сделан для того, чтобы хранить в нём припасы — ягоды, речных раков или чистую питьевую воду, а вовсе не для того, чтобы его погребли под корнями старого дерева вместе с его содержимым — древней таинственной тварью, которая появилась на свет в незапамятные времена. Она была древней этого леса, древней ручья. Она пережила всех своих сородичей. После удара молнии, угодившей в сердце старой сосны, цепкая хватка корней, обвивавших красивый глиняный горшок, становилась всё слабее. Корни постепенно разжимали свои крепкие объятия — день за днём, год за годом.
А она терпеливо ждала. Целую тысячу лет провела она в полусне, свившись в кольцо, в тесной глиняной тюрьме глубоко-глубоко под землёй в чернильно-чёрной тьме под корнями умирающего дерева.
— Ссссс-ко-о-о-о-о-ро, — едва слышно шептала она в кромешной тьме, — на-сссс-та-а-а-нет мой ча-а-а-сссс», — и снова закрывала глаза.
4
Маленькая трёхцветная кошка проснулась. Её разбудило вовсе не утреннее чириканье птичек, и не первые робкие лучи солнца, выглянувшего из-за облаков, и не шумная возня деловитых белок. Она проснулась оттого, что где-то неподалёку завыла собака. Какие удивительные звуки! Кошке никогда не доводилось слышать такую странную собачью песню. В ней была беспредельная грусть и глубокая нежность. Мелодия скользила по свежей листве, стекала по мокрым веткам, разливалась как молоко в туманном утреннем воздухе. Сколько в ней было боли! И сколько печали! Кошке казалось, что она понимает слова этой песни:
Опять один, один весь день, и никому не ну-у-ужен.

Совсем один, на целый день, и никому не ну-у-у жен.
Ночами ноет в сердце боль, а утром ещё ху-у-уже.

Натёрла шею цепь, так что ни лечь, ни сесть.
Проснулся рано поутру, весь день ни лечь, ни сесть.
Кишки от голода свело, ну кто мне даст поесть?

Пусть дождик плачет под окном, я плакать не могу-у-у,
Дождь снова плачет под окном, а я вот не могу-у-у.
Прошу, снимите эту цепь — ведь я не убегу-у-у!

Я стар, я хром, но не держу на этот мир я злости.
Я стар и болен, но, ей-ей, в душе моей нет злости.
Ну неужели для меня не сыщется хоть кости?
Неужто нет для старика хотя бы голой кости?

www.planetaskazok.ru

К.Аппельт. Под крыльцом. — Когда кто-то показывает пальцем на небо, только дурак смотрит на палец. — LiveJournal

Мне очень повезло с книгами в этот раз. Из того, что я приволокла из Москвы и привезённого лабиринтовским курьером (не считала точно, но всего больше 30ти), я пока не смогла забраковать ни одной! Юля, даже Манечка реабилитирована.

Но среди них книга Кэти Аппельт — ОСОБЕННАЯ!!!

Аппельт К. Под крыльцом: повесть-сказка / Пер. с англ. О.Пановой; Ил. М.Желудкова. — М.: Махаон, Азбука-Аттикус, 2012. — 288 с.: ил. — (Серия «Домашняя библиотека школьника»)

Она полгода пролежала у меня в отложенных, хоть я знала-знала, что она МОЯ. И точно! прямо с первых строк:
«Самое страшное одиночество — это когда тебя любили, а потом бросили. Так случилось с маленькой трёхцветной кошкой, которую хозяева приютили, а потом взяли и выбросили.». Но я даже не догадывалась, НАСКОЛЬКО эта повесть пронзительная и отчаянная!!! Меня на первой же словно кто-то мёрвой хваткой взял за горло и не отпустил до последней. Да и теперь ещё держит, просто хватку ослабил. Какие эмоции накатывали! Сколько слёз выплакалось! от жалости и сострадания, от ненависти и стыда, от радости и даже счастья.

Я всем ОЧЕНЬ ИСКРЕННЕ рекомендую. Но рассказывать подробности не буду, потому что всё, что я ни написала бы, только запутает. Несколько сюжетных линий, сплетённых воедино. Трагизм цепной реакции человеческого уродства, поражающая духовность животных (да простите меня), смесь мистики старинных индейский преданий и увлекательное описание юго-востока Техаса, а ещё — бесконечные провокации автора на размышления о добре и зле.

Дам несколько разворотов. Надеюсь, что текст читабелен:

Сами можете убедиться, насколько интригуют иллюстрации художника Михаила Желудкова. Красивые и к тому же душевные.
Но текст, самое главное впечатление это — текст. Ярко и эмоционально написано, читать одно удовольствие. В том несомненная заслуга Ольги Пановой, сделавшей отличный перевод.
Огромное им родительское и читательское СПАСИБО за работу!!!

Мурлыканье — это кошачья молитва.

kursky-solovey2.livejournal.com

Под крыльцом. «Под крыльцом» | Аппельт Кэти

Под крыльцом

Аппельт Кэти